Воспоминания Николая Ивановича Божко (1947 г.р.)

ЛИШЬ БЫ НЕ БОМБИЛО

Одиннадцатого июля 1943 года, за сутки до начала танкового сражения, по требованию военных семья моего деда срочно эвакуируется из хутора Сторожевого на восток, в наш тыл. Моя мать вела детей, пятилетнего Толика и семилетнюю Таю. За день беженцы прошли около двадцати километров и достигли села Подольхи. Когда шли по селу, видели большое скопление солдат и военной техники, а в небе кружила «рама»- двухфюзеляжный немецкий самолет-разведчик. В то время уже каждый знал, что после «рамы» надо ждать бомбёжки. Поэтому остановились на ночлег за селом в глубоком рве под открытым небом. Уставшие дети сразу попадали на землю и голодные уснули. Взрослые некоторое время ждали задержавшихся дома бабушку и Митю-младшего брата моей матери. Они должны были принести еду.

Не дождавшись ужина, легли спать. Ночью, как и предполагали, загудели немецкие бомбардировщики, повисли осветительные ракеты и засветили бомбы. Земля качалась, на головы летели комья дерна, градом сыпались осколки. Обезумевшие от страха дети истерически кричали, но их голоса терялись в море гула и рева. Каждую секунду взрывалось несколько бомб. Казалось, что этому аду не будет конца.

А на рассвете, когда наступило относительное затишье, дед пошел в село набрать воды. Живописных Подольхов, которыми еще вчера они любовались, больше не было. От догоравших хат шел дым, кругом-разбросанная искореженная техника, человеческие тела.

У бывшей артиллерийской установки лежала убитая лошадь. Дед отрезал часть окорока, набрал воды и вернулся в ров к своим.

С той стороны, где вчера они оставили родной дом и хутор, была слышна нарастающая канонада. В сторону фронта сплошным потоком на малой высоте пошли наши «Илы», по дорогам двинулась пехота и техника. Разгоралось танковое сражение.

Собрав во рве кизяк, -сухие коровьи «лепешки»- развели костерок, наварили мяса. Моя старшая сестра, семилетняя Тая, наевшись за много голодных дней конины без соли и хлеба, разлеглась на травке, потянулась и блаженно проговорила:

-Не жизнь, а малина.

-Не дай бог собаке, - в тон ей продолжил дед.

Девочка не разобрала сказанного, ей послышалось, что дед произнёс: «Не дай бог, собаки».

-Подумаешь! – сказала она возмущенно, -собак испугался! Лишь бы не бомбило!

И люди расхохотались. Измученные тяжелым переходом, истерзанные бессонным кошмаром ночи, без крыши над головой, без какого-либо запаса пищи даже для детей, под грохот артиллерийской канонады, -люди смеялись.

Плакали они потом, когда вспоминали ту ночь и то утро. И долго еще после войны при виде самолета в небе сестра с криком падала на землю и закрывала голову руками.

А моя покойная мать, помня пережитое, даже в самые трудные моменты жизни повторяла: «Это не беда, лишь бы не бомбило».

2000 год.

______________________________________________________________________________________

СОЛОВЬИ ДЛЯ АРИНЫ

Каждой весной в наши леса, перелески, сады прилетают соловьи. Тихими теплыми весенними ночами, когда благоухают весенние сады, они чаруют влюбленных своими удивительными трелями. И даже в самом центре хутора, в кустах у братской могилы, тоже поет соловей.

Эта могила навсегда останется частью моей жизни, моей судьбы, моего детства. О том, что такое братская могила, удивительно кратко и просто толкует словарь. «Братская могила – общая могила погибших на войне или в борьбе за какое-либо общее дело».

История ее возникновения не совсем обычна. Весной сорок второго года эту могилу вырыли немцы, но не сами. Ее копали наши военнопленные по приказу фашистов. Всю зиму с сорок первого на сорок второй год хутор находился во фронтовой полосе. Несколько раз наши солдаты пытались отбить его у немцев, но все атаки захлебывались под плотным пулеметным огнем.

А весной из снега начали вытаивать убитые бойцы, трупы животных. Первоначально ров был вырыт глубиной около трех метров и более десятка метров длиной внутри большой колхозной конюшни. Земля там была менее промерзшей, и легче было копать. В него свозились трупы с прилежащих огородов и полей. Потом, во время боевых действий, конюшня сгорела.

Когда в феврале 1943 года хутор освободили, то уже сами хуторяне, главным образом женщины, хоронили в этой же могиле погибших. Ну а самым массовым оказалось захоронение лета сорок третьего года, когда во время танкового сражения хутор переходил несколько раз из рук в руки.

Одним из первых в освобожденный дом вернулся мой дед Павел Николаевич Кривчиков. Только на его огороде лежало двадцать пять убитых. Не дожидаясь указаний, он вырыл в конце огорода могилу, похоронил погибших, поставил столбик и прибил к нему звезду. Документы потом передал властям, но оставил себе список похороненных с домашними адресами. Через какое-то время он отправил письма родственникам всех погибших, но ответ получил только от одного бойца, который сообщил, что жив, а документы оказались в шинели, которой он укрыл раненого друга.

В основную могилу начали хоронить, когда пришло большинство жителей и выбрало колхозное руководство. Но приносили, опять же, в основном тех солдат, что погибли в хуторе и на ближайшей территории. Поскольку стояла летняя жара, трупы разлагались. Возить было не на чем, да и людей не хватало, - решено было прикапывать их на месте.

Происходило это так. Рядом с убитым, с той стороны, откуда дул ветер, рылась неглубокая канавка, потом, задержав дыхание, обходили труп, быстро сталкивали его в эту канавку и тут же засыпали землей. Легче было, если погибший лежал в окопе или воронке. Живая участница таких работ рассказывала, что самым страшным и неприятным было искать и изымать у убитого документы, а за этим строго следили.

Сколько таких захоронений было по полям, лесам и оврагам, вряд ли теперь кто узнает. Известно, что одних документов было собрано несколько мешков.

Весной сорок четвертого, когда колхоз начал готовить к севу поля, - зарывать траншеи, воронки, блиндажи, убирать железо, - начали переносить и останки погребенных временно, которые к тому времени представляли собой обнажившиеся кости.

Поля засеяли, но места захоронений еще несколько лет выделялись холмиками необыкновенно высоких и зеленых хлебов, а если на таком месте росла лебеда, то она была толщиной в руку.

В детстве, гуляя по лесам, часто приходилось пугаться, наталкиваясь на человеческие черепа и кости.

В шестидесятые годы было решено собрать все военные захоронения в общую братскую могилу в центре Прохоровки. Но собирать останки по лесам никто не пытался – это было слишком сложно. Просто на хутор приехала бригада рабочих на грузовике, они раскопали захоронение на дедовом огороде, бросили в кузов несколько костей и поехали к основной могиле. Но там оказалось, что огромная масса человеческих тел даже за двадцать лет до конца разложиться не успела. Когда докопались до первых трупов, то поднялось такое зловоние, что могилу тут же зарыли. Потом пришел бульдозер и сравнял землю. Могила была ликвидирована, то есть «перенесена». Хуторянки были возмущены, но «власти – на то и власти».

Но когда в очередной раз наступило 9 Мая, все женщины, не сговариваясь, вышли к могиле с лопатами и другим нехитрым инструментом. Снова насыпали холм, поставили столбик со звездочкой, посадили цветы.

Прислать бульдозер еще раз никто не посмел. Власти оказались перед фактом, и могилу не сразу, но восстановили во всех реестрах. Совхоз даже выделил штакетник для оградки.

- Какая у нас на хуторе радость, - говорила мать, - нам разрешили восстановить могилу.

С тех пор ежегодно в День Победы на хуторе проходил митинг.

К 50-летию Победы к братской могиле подвели асфальтированную дорогу, благоустроили могилу и окружающую ее территорию. На ней постоянно свежие цветы – дань памяти от молодоженов. Ребята – поисковики до сих пор обнаруживают в лесах останки солдат, приводя их в порядок, укладывают в гробы и торжественно проводят захоронения. Низкий им за это поклон.

Стало традицией 12 июля, в день святых Петра и Павла, организовывать у могилы поминальный стол. Но с каждым годом земляков к столу приходит все меньше и меньше. Хутор вымирает. И только соловьи продолжают ежегодно здесь гнездиться и выводить потомство. А над братской могилой, в паузах между трелями, звенит для меня как бы растворенная в воздухе известная песня Владимира Семеновича Высоцкого.

В жизни каждого человека случаются события, которые потом часто вспоминаются как счастливые подарки судьбы. Для меня таким подарком стало посещение концерта Высоцкого.

Помню, как из-за кулисы к микрофону стремительно вышел невысокий человек с фигурой подростка, резко ударил несколько раз по струнам, обозначив ритм марша, и зал заполнился его надрывным хрипом. «На братских могилах…». Зал зааплодировал, многие встали и последние слова этой коротенькой песни – «На братских могилах не ставят крестов, но разве от этого легче?» - утонули в овации. Движением руки Высоцкий мгновенно заставил утихнуть, попросил больше не аплодировать, а, экономя время, слушать содержание, и сказал, что почти всегда выходит к слушателям с этой песней, чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, что это он, Высоцкий. А песня – его визитная карточка.

Уже давно поэта с нами нет, а строки его стихов живут и не дают покоя.

«Почему, - задумывался я, - на братских могилах не ставят крестов? Почему на них не рыдают вдовы? Почему нет ни одной персональной судьбы? Хорошо это или плохо?»

В песне ответа нет. Есть только гениальная констатация факта, тонко и точно подмеченная, зарифмованная и положенная на музыку. «На братских могилах не ставят крестов, и вдовы на них не рыдают».

Я погрешу против истины, если скажу, что постиг смысл этих строк, хотя уже в течение многих лет пытаюсь в них разобраться. В том, что не ставили крестов, ничего странного нет. Это не только плод идеологии. Другая, более весомая причина, - многонациональность и, следовательно, различия в вероисповедании погибших. Я видел список похороненных в нашей могиле, там едва ли не половина фамилий с тюркскими корнями. Среди тысяч павших, кроме мусульман, были и иудеи, и буддисты, для которых крест явился бы просто кощунством.

Думаю, что с крестами в песне все более-менее ясно, но вот почему не рыдали вдовы?..

Могилы были, миллионы вдов были, и рыдать им ох как хотелось. Может быть, Высоцкий здесь что-то перегнул?

Уверен, что нет. Дом моих родителей отстоит от братской могилы менее чем на сто шагов. Окна хуторской начальной школы смотрели на нее в упор. Без большой натяжки можно сказать, что я вырос на этой могиле. На ней в День Победы меня и ровесников приняли в пионеры. Каждой весной, когда расцветали подснежники, мы обязательно шли в лес. И каждый набирал по четыре букетика. Первый оставляли на гражданском кладбище, которое ближе к лесу, раскладывая цветы на могилки родных и близких. Второй относили тем солдатам, что покоились у нас в огороде, третий – на главную братскую могилу, и только четвертый несли домой маме.

В весеннем лесу палочками выковыривали с корнями ландыши, ирисы (петушки), приносили и высаживали на солдатских захоронениях. Могильные холмики обрамлялись уложенными углом половинками кирпичей, и мы, под руководством наших учителей Марии Владимировны и Зинаиды Степановны, их регулярно белили. Осенью с календулы (ноготков), бархатцев и «бабушкиного букета» собирали семена, а весной вскапывали цветники и засевали.

Уроки те остались светлой памятью, а место то – святыней на всю жизнь.

До 1965 года, пока я не уехал учиться, могила была у меня на глазах, и никогда я не видел на ней плачущей вдовы. Только потом, когда в семидесятые годы стали приезжать уже взрослые дети погибших солдат, появились первые слезы.

Но «Братские могилы» поэт написал в 1964 году, и в тот период он был точен. «Вдовы на них не рыдали».

И на это были причины. Лишь в редких случаях места захоронений погибших были известны их родственникам. Но даже если предположить, что все в одночасье узнали, где похоронены их мужья, отцы, братья, то все равно при этом мало что поменялось бы.

Женщины, особенно в деревне, тогда находились в таких жизненных условиях, что буквально не могли разогнуться, «на небо посмотреть».

Вот если бы кто-нибудь хоть временно освободил наших вдов от рабских колхозных работ, детей и хозяйства, назвал бы адрес… Они наверняка пошли бы пешком, за сотни километров, без средств, - к родным, милым сердцу могилам, и там, конечно, дали бы волю слезам.

Я не художник, но если бы меня спросили, какой памятник должен стоять на нашей братской могиле (его пока нет), я бы предложил установить обыкновенный, плохо отесанный столб (деревянный, такой, какой запомнился с детства, или стилизованный под дерево), на котором должна быть гвоздями («костылями», что ковали лошадей) прибита грубо вырубленная из развернутой гильзы от снаряда крупного калибра пятиконечная звезда. А с противоположной, западной стороны могилы должна стоять склонившаяся в рыдании вдова с держащимися за юбку детьми – символ всех женщин, не сумевших при жизни сделать то, что были обязаны «перед Богом и собою». Женщин, которые с малыми детьми пережили голод и холод оккупации, через головы которых неоднократно переходил фронт. Женщин, видевших немцев не в прорези прицела, как мужья на фронте, а рядом с собой, и на собственной шкуре испытавших их цинизм и безмерную жестокость. Женщин, которые рвали животы на сооружении противотанковых рвов, строительстве железной дороги.

Для большинства мужчин в 1945-м война закончилась, а несчастные вдовы, и я был этому свидетелем, еще долго продолжали в нечеловеческих условиях воевать за жизнь своих детей, да и за собственную тоже. Помню, как часто они хоронили тех, с кем на руках прошли через ад, а в мирное время не смогли уберечь от шалостей с боеприпасами, которые тогда была буквально нашпигована вся наша земля и которые до сих пор нет-нет да и отзовутся страшным эхом.

А их, солдатских вдов, только на нашем мелком хуторе оказалось семнадцать. К сожалению, все они уже ушли из жизни, а у каждой из них была своя сложная трагическая судьба. Общим являлось лишь то, что почти все они были в свое время засватаны в окрестных селах – Правороти, Жимолостном, Красном. На хуторе им пели величальные свадебные песни, в которых обязательно называли по отчеству, после чего все хуторяне без исключения продолжали невесток только так и величать. Это была замечательная традиция.

Я тоже звал их при жизни по отчествам, и хочу, чтобы светлая память о них осталась в истории хотя бы в форме газетной статьи. (Статья была опубликована в районной газете «Истоки» 6 мая 2000 года. – Авт.)

Вот они: Кизилова Александра Ивановна, Кизилова Фекла Сергеевна, Король Александра Ивановна, Кривчикова Александра Илларионовна, Кривчикова Евдокия Федотьевна, Кривчикова Ксения Васильевна, Кривчикова Мария Ивановна, Кривчикова Мария Петровна, Кривчикова Мария Трифоновна, Кривчикова Олимпиада Игнатьевна, Кривчикова Федора Стефановна, Смородина Федора Ивановна, Шеховцова Александра Ивановна, Шеховцова Соломея Васильевна, Шеховцова Федора Федоровна, Шеховцова Ксения Петровна, Чернова Арина Фроловна.

Никто из них, кроме Кривчиковой (после войны Ивановой) Марии Петровны, не выходил повторно замуж. Все они продолжали до конца ждать и надеяться.

Несмотря на то, что ни одна из них за свою жизнь так и не познала ни центрального отопления, ни водопровода, ни асфальта, они все равно простили нас и наших непутевых властителей, которые уже перед их смертью успели отнять у них по крохам собранные на сберкнижки «гробовые».

Стыдно сказать, но эти несчастные были лишены в жизни даже таких элементарных человеческих радостей, как теплый туалет, горячая вода и баня. Надеюсь, что земляки меня простят за такую откровенность.

Однако, невзирая на все, они оставались живыми, добрыми людьми, не огрубевшими от «невозможностей» жизни, с мягкими сердцами, с чувством юмора. Бывали в их жизни и минуты радости. Как и всем, светило им весной теплое солнце, к ним, тогда еще жителям Курской области, прилетали и чаровали их своими трелями знаменитые курские соловьи. А уж ценить эти редкие подарки жизни они умели и часто удивляли земляков неожиданными движениями души.

В 1987 году зима была необыкновенно снежная, морозная и долгая. На Пасху, чтобы пройти к могилам, рыли в снегу траншеи, а Пасха в тот год была не ранняя. После многолетнего отсутствия я в конце апреля возвратился на хутор. Когда проходил по улице, то со двора меня окликнула старая женщина, солдатская вдова, вырастившая без мужа двоих сыновей, Бориса и Ивана, успевшая уже последнего похоронить, которая не была на хуторе невесткой и которую все, от мала до велика, звали просто Ариной.

Я остановился.

Тогда она говорит:

- Подойди ко мне, я хочу тебе что-то сказать.

С трудом преодолев огромную лужу воды из снега, затем сугроб, я протиснулся во вмерзшую в лед калитку.

Поздоровались.

- Коля, я вот что хотела у тебя спросить, - серьезно сказала она, - как ты думаешь, в этом году соловьи прилетят?

Я рассмеялся…

Мы поняли друг друга и обнялись.

В душе ли, в сердце ли у нее гнездились соловьи?.. Что они значили в ее жизни?.. Теперь никто не узнает. Известно только, что в ту весну для Арины они прилетали.

Божко Н.И. Сказы хутора Сторожевое. - Белгород: ИСТОКИ, 2015, 544 с.